Маленький кусочек блокадного хлеба помещался на ладони трёхлетнего Лёвы. 125 граммов. Если, конечно, его можно назвать хлебом. Ведь состоял он из того, что шло на корм скоту: жмыха, дуранды, силоса. Но это всё же был хлеб - символ жизни. Мальчик боялся его откусить, потому что понимал - он не сможет остановиться, съест всё сразу. А значит, потом будет голодать. Трёхлетний Лёва - известный нам почётный гражданин посёлка Сонково Лев Александрович Айзенштат - один из немногих, кто помнит вкус блокадной пайки.

- Каждый день два сухаря. Они и спасли меня и маму, - зацепил фразой хозяин и ловко отрезал от свежей буханки хлеба тонкий ломоть, разделил его на две части, а потом каждую ещё на три. - Вот так: завтрак, обед и ужин, - на примере показал он. - Мама учила меня, что хлеб нельзя откусывать, его надо отщипывать по крошке, класть в рот и не глотать сразу, а сосать. Ей казалось, будто так наступает ощущение сытости. Трапеза, если можно так её назвать, проходила в строго определённое время, ожидание которого, наверное, и составляло смысл всей моей детской жизни. От этой привычки - отщипывать кусочки и класть их в рот, а не откусывать хлеб - я не мог отвыкнуть очень долго. Да, пожалуй, и трепетное отношение к хлебу осталось у меня на всю жизнь.

Несмотря на маленький возраст, войну Лев Александрович запомнил крепко. Главным образом, из-за голода. Особенно трудно было сначала. Тупая, ноющая боль в желудке сменялась острыми резями. Но к этому маленький блокадник привыкнуть сумел. Как и к постоянным разрывам бомб и к виду трупов на улицах.

Ещё он помнит отца - Александра Шмулевича, который по призыву "Комсомол - в армию!" отправился на фронт и всю войну был редактором дивизионной газеты, а потому всегда в числе первых спешил на передовую. Вспоминает маму - Валентину Алексеевну, спасшую маленького сына во время блокады. Вспоминает дядю Гришу - папиного брата, пожертвовавшего своим денежным аттестатом ради родственников. В живых из них уже никого нет. Остались только одни чёрно-белые снимки и воспоминания.

Лев Александрович замолчал, задумался. Я чувствовала, что перед его глазами возникают картины, которые нам с вами, к счастью, увидеть не удалось. И я не ошиблась. Как город оказался в кольце вражеского окружения, мой герой не помнит, но уже спустя каких-то полгода война прочно поселилась в его сознании. Маленький Лёва, как и все без исключения его сверстники, быстро усвоил, что означает протяжный звук тревожной сирены за окном. Мама быстро собирала в узелок самые ценные вещи, брала на руки сына и бежала с ним в бомбоубежище.

- Как сейчас, вижу чёрное небо, "украшенное" лучами прожекторов. Слышу громкий, отвратительный вой сирены и несущийся из репродуктора громовой мужской голос: "Воздушная тревога! Воздушная тревога!", - повторял мой собеседник. - В бомбоубежище тесно, душно, полутемно, пахнет сырым бетоном. Все затихают - слушают, что происходит там, наверху. Тишина прерывается то детским плачем, то чьим-то стоном или шёпотом. Где-то громыхает. Иногда совсем близко, так, что мы чувствуем сотрясение земли. Время тянется тревожно и долго. И вот всё стихает. Что значит эта тишина наверху? Налёт закончен или это просто перерыв перед новой волной атаки? Томительное ожидание. Наконец, тот же мужской голос уже другим тоном извещает: "Отбой воздушной тревоги! Отбой воздушной тревоги!" Мы с мамой с облегчением от пережитого страха идём в свою квартиру. Иногда тревога объявлялась пять, шесть, а то и десять раз. Многие, привыкнув, уже не прятались в бомбоубежищах: одни играли со смертью от храбрости или отчаяния, а у других, отощавших и изнемождённых от голода, просто не было сил бежать. Голод делал своё дело: люди таяли на глазах, с каждым днём их становилось всё меньше и меньше.

По словам Л.А.Айзенштата, в маминых рассказах не было ни вздохов, ни стонов, ни обвинения, она никогда не жаловалась, что ей выпало такое испытание. Мама была очень жизнелюбивым и оптимистичным человеком. Удивительно, что посреди всего этого ужаса, голода, бомбёжек и обстрелов она находила в себе силы говорить о... красоте блокадного города. Никогда он не казался ей таким прекрасным, как в эти смертельные дни. От мороза стояли такие нарядные деревья, так сказочна была Нева и её набережные с замёрзшими кораблями и застывшими домами.

Самым больным был вопрос отъезда. Слухи и настроения колебались, как море. Одни говорили, что надо немедленно убегать из этого обречённого города. Другие же считали, что самое страшное позади. Ехать не надо. Везде голод, нигде не ждут с жареными пирогами, дорога из Ленинграда усеяна трупами. Эти противоречия буквально раздирали сердце на части.

- Но мама приняла решение эвакуироваться, - продолжал Лев Александрович.

Она в числе многих, взяв с собой сына и самое необходимое (да и вещей-то особо не было), на катере стала переправляться через Ладожское озеро. Мой собеседник вспоминает, как матросы накормили его, а ему с непривычки стало плохо, как всех погрузили в крытые товарные вагоны и отправили в Новосибирск, как мимо проезжал эшелон, набитый ранеными солдатами. Всё это тяжёлым отпечатком отложилось в памяти ребёнка на всю жизнь.

Через несколько лет после войны Лев с отцом оказались в местах, где он с мамой выживал в блокаду - в посёлке Лесном Ленинградской области. Некоторое время он не мог двинуться с места. А потом из памяти фонтаном брызнули воспоминания: "Сейчас слева будет дом, справа - магазин, слева - аллея".

- Я ничего не узнавал, но что-то мне подсказывало - это именно то место, которое я ищу и ради которого приехал в город. Где-то здесь находился дом, в котором я жил, - говорил герой моего рассказа. - Я знал, что нашего дома уже давно нет: мама вспоминала, что он от прямого попадания бомбы разлетелся в щепки, а все, кто были в нём, погибли. На улице появились новые строения, нумерация изменилась, там уже жили другие люди, но ощущение, что именно тут прошли самые страшные годы моей жизни, до сих пор осталось.

Со скорбью в голосе Л.А.Айзенштат рассказывал о желании людей жить. Ещё с большим трагизмом он поделился историей о соседском мальчишке:

- Однажды мама ушла. Совсем обессиленный от голода, я лежал на кровати. Смотрю, как в нашу квартиру пробирается соседский парень лет четырнадцати. Видно, голод его совсем одолел, раз он пошёл на воровство. В одно мгновение он открыл шкаф, схватил кусок хлеба, а это значит, наши с мамой завтрак, обед и ужин, и, сидя на полу, в буквальном смысле проглотил его. Я ничего не мог сделать, а мама потом благодарила Бога за то, что воришка не убрал свидетеля - меня!

Много чего ещё вспоминал Лев Александрович из своего тяжёлого детства: квадратные хлебные карточки, деревянного коня-качалку, пятилитровую бутыль с рыбьим жиром, похлёбку из травы, содрогание дома от взрывов…

- Война и голод с самого раннего детства воспитали во мне какое-то особенное отношение ко всему окружающему, - говорил Лев Александрович. - Главное богатство - это простые вещи вроде мирного неба и здоровья близких. А ещё хлеб!

Характер Л.А.Айзенштата впитал в себя, пожалуй, важную черту поколения. Не увидев мирного неба над головой, не познав обыкновенных радостей детства, он будто бы задался целью наверстать упущённое в зрелые годы. А может, просто настолько радовался мирной жизни, что, несмотря ни на какие трудности, успешно их преодолевал. И всё это при том, что труд его заключался в руководстве коллективом, большим и трудолюбивым, как и он сам. 35 лет он отдал работе на предприятии "Сонковоремтехснаб", модернизируя его и внедряя всё новые и новые технологии.

Сегодня Льву Александровичу 77. Это бодрый и не падающий духом человек, полный воспоминаний, хороших и добрых, чередующихся с тяжёлыми, военными. К его рассказу нечего добавить - всё уже сказано. Нам же остаётся только вчитываться в эти строки, слушать убелённого сединой человека, погружаясь в трагический мир блокадного города - в мир голода, бомбёжек, смерти… И в то же время чувствовать стойкое желание людей выжить вопреки всему, как это сделал маленький Лёва.

Фото из семейного архива: Л.А.Айзенштату 8 лет (1946 год).

Марина ЭНГЕЛЬГАРДТ